Переворот [сборник] - Александр Щелоков

Старый Юсуф любил здесь сидеть. Очаг — это бьющееся сердце дома, делающее человека повелителем живого тепла. Огонь и движущаяся вода — в потоке ли, рвущемся с гор, или в море, бьющем волнами о скалы — а море старый Юсуф совсем молодым видел в сорок четвертом году в освобожденном от врага Севастополе, — все это стихии, которые не могут наскучить человеку, как хлеб, как воздух. Они всегда в движении. Не утомляя глаз и слуха, они помогают человеку сосредоточенно мыслить, направляя разум к определенной цели. Пламя, пляшущее на угольях, лижущее и пожирающее хворост, ползущее по кизяку, вспыхивающее голубыми огоньками и подмаргивающее красными искорками, успокаивает душу, помогает созерцать мир. Живой огонь согревает мысль, делает ее легкой, вольной.

Старик взял в руки железный прутик, лежавший рядом с очагом, и пошевелил золу, которая начала подергиваться серым пеплом. Искры взметнулись в небо и тут же исчезли, будто растворились в темноте.

Суриков мыслями уже отвлекся к другому предмету. В последнее время, о чем бы он ни размышлял, одна беспокойная забота не оставляла его. Что именно он мог затронуть, едва появившись у Бобосадыкова, всполошившее невидимые, но могучие темные силы местного финансового подполья? Не может быть, что каждому приезжему московскому милиционеру здесь ни с того ни с сего преподносят конверты с деньгами. Ведь купюры даже в таком благодатном краю не произрастают в садах на деревьях. Их пришлось вынуть из какой-то кубышки — вон они какие были, новенькие, необмятые. Между прочим, даже миллионеры не сорят деньгами, не имея при этом твердо определенной цели. А потом, когда выяснилось, что милиционер денег не взял, более того, пошел в КГБ, его решили убрать любыми средствами. Раздавить, уничтожить. Что так вдруг смертельно обидело или скорее испугало неизвестных дарителей? И главное, кто они? Докопаться до этого можно только в том случае, если удастся установить причину, всполошившую неизвестных. Поэтому Суриков то и дело мысленно возвращался к недалекому прошлому, вспоминал каждое слово, которое произнес у Бобосадыкова, взвешивал и пока не находил крамолы.

— Юсуф мухтарам, — спросил он собеседника неожиданно. — Кто такой Исфендиаров? Почему упоминание его имени вызвало у Бобосадыкова испуг?

Старик укоризненно закачал головой и зацокал языком.

— Уж не его ли фамилию назвал ты, сынок, когда появился у Бобосадыкова?

— Его. А разве это недопустимо?

— Вай-улей! — с неподдельным возмущением воскликнул старик. — Ты как тот несчастный бедняк, которому нечем было подпоясаться. И он взял веревку, которая лежала на дороге. А то была змея гюрза со смертью на каждом зубе.

— Исфендиаров в самом деле так опасен?

— Весь его род ядовит из поколения в поколение. Его старый дедушка Хасан — я не знаю как даже назвать папу их дедушки — был большой басмач. Много крови пролил. Потом, когда пришла пора бежать за Дарью или помереть в бою с красными аскерами, Хасан добровольно пришел в ЧК. Тогда председателем ЧК был Федор Иванович Чуб, а его заместителем Алимбег Паландан. Они поверили басмачу. Тот вернулся в Кашкарчи и стал жить богато. Говорили, кое-что из награбленного за войну хорошо припрятал. Только доказать никто не мог. Боялись. Потом Хасан отблагодарил чекистов. Написал на них донос в НКВД. В те годы мясорубка работала сильно. Чуба и Паландана арестовали и расстреляли. Зато Хасан пошел в гору. Тогда говорили, что НКВД платит ему за каждую голову, которую он подставляет под топор. Черное время было для Кашкарчей. Дед Исфендиарова стал партийным работником. Во время войны был большим человеком. Он знаешь, как говорил? Знаешь? Он говорил: «Товарищ Сталин — вот наш народ. А вы все антинародные элементы». Знаешь, где так говорил? На собрании колхозников. Тем говорил, у кого мозоли на руках как стекло стали. Считалось — Ташкент город хлебный. А у нас тоже люди голодные были. Не в масле они катались. И этот Исфендиаров считал их элементами. А! — в сердцах махнул рукой старый Юсуф. — Сколько этот человек получил орденов, ты даже не сосчитаешь. Его сын Алим даже в армию не попал. Стал директором хлопкозавода и крепил оборону в тылу. Делал деньги. У него два сына. Три дочери. Один сын заведует ювелирторгом. Второй — летчик.

— Летчик? — спросил Суриков. — Где он работает?

Пришла неожиданная мысль, столь дерзкая, что он сам счел ее несерьезной. И все же полез в карман, вынул бумажник и достал из него портрет-фоторобот. Тот, который был сделан по показаниям свидетеля Милюкова в аэропорту Домодедово. Положил на ладонь и вежливо протянул старому Юсуфу. Тот взял снимок за уголок, осмотрел его, отодвинув от глаз подальше. Поморщился. Протянул сыну, который все это время ни разу не рискнул вступить в разговор.

— Посмотри, Садек. Что скажешь?

— Это Акил Исфендиаров. Нет сомнения. Не все точно, но это он.

Вернув снимок Сурикову, Садек спросил его:

— Слушай, дорогой, ты в самом деле собирался заняться Исфендиаровым?

— Нет.

— Зачем же назвал эту фамилию Бобосадыкову?

Суриков беспомощно улыбнулся.

— Так вышло, Садек. Там, в Москве, мы подбирали прикрытие для моего приезда. Начальство решило, что лучше всего сослаться на неясности по делу Хошбахтиева. Ты это дело знаешь. Там упоминалась фамилия Исфендиарова…

Садек в сердцах шлепнул ладонью по колену.

— Самую большую глупость придумали твои шефы, вот что я скажу! Как можно так? Не зная всех сложностей. Ах, Сурик! Исфендиаров один из тех, у кого есть деньги, которые дают большую власть. Огромную!

— Я же спрашивал тебя о таких деньгах, — напомнил Суриков, не обратив внимания на сетования товарища по поводу их промаха.

— Тогда вспомни, я предупреждал: знаю богатых, но доказать, что они свои мешки денег наворовали, — не смогу. Нет фактов. Нет. Особенно об Исфендиарове.

— Тем не менее?

— Тем не менее он здесь у нас сильнее всех других. Не знаю, много ли таких богатых и сильных найдешь в другйх местах.

— Таких денег не победить, — сказал старый Юсуф философски, ни к кому собственно не обращаясь.

— А может быть, нам с Садеком суждено это сделать? — спросил Суриков.

Старик засмеялся. Не зло, скептически.

— Попытаться вы можете. Но ничего не выйдет. Посадите одного, другого, третьего. Всю мелочь выберете. Ибраева словите. Акила — на десять лет. Что это для них? Молодые. Посидят, злей станут. А за десять лет деньги получат власть куда большую, чем имел секретарь райкома Надир Исфендиаров в войну. Вот до этих денег добраться вам не дано.

— Грустно, — сказал Суриков. — Кстати, пир Юсуф, вы назвали Ибраева. Кто это такой?

— Ибраев? Это зять Алима Исфендиарова. Работал в Душанбе преподавателем физкультуры в университете. Мастер спорта по вольной борьбе. Потом все вдруг бросил и поступил работать шофером. На дальнобойные рейсы. Сейчас ходит в Афганистан. Зовут Махкам.

— Постойте, постойте. Садек, не с Локтевым ли он ходит? Тот ведь тоже водитель-дальнобойщик.

— С Локтевым. Они даже в одной паре.

— Простите, пир Юсуф, — встрепенулся Суриков. — Мы уходим. Мне срочно нужно на телефон. До отъезда позвонить в Москву.

Через полчаса, получив разрешение подполковника Мацепуро, узел связи погранотряда связал Сурикова с Москвой. Трубку поднял капитан Ермаков.

— Виталик, привет! — обрадованно сказал Суриков. — Ты там еще дело Риты Квочкиной не закончил? Нет? Тогда помнишь красивый чемоданчик, который нес ее друг? Помнишь? Так вот, мне кажется, я нашел руки, через которые он проходил. В тот момент, когда чемоданчику приделали крылышки. Ты меня понял?

— Слушай, Андрей, ты что, напрямую говорить не можешь?

— Могу, но не желательно.

— Понял. А я могу говорить открыто?

— Да.

— Отлично. Как я понял, ты имеешь в виду Акила Исфен-диарова?

Суриков от неожиданности чуть не поперхнулся.

— Старик! Откуда ты знаешь эту фамилию?

Ермаков засмеялся в трубку.

— Это вы в своем министерстве привыкли держать нас за дураков. А мы умные. Знаешь, как работаем?

— Кончай, Виталик. У меня мало времени. И учти, к этому деятелю я проявляю интерес.

— Стой, Андрей, стой! — всполошился Ермаков. — Ты смотри, не возьмись за Акила со всей своей страстью. Я тебя знаю, ты ему руки скрутишь и конец. А он нам нужен. Живой, без пятен. Ты понимаешь? Мы через него собираемся выйти на пистолет.

— Договорились, — заключил разговор Суриков. — Дядя ваш, но я за ним пригляжу.

Прямо из штаба погранотряда Суриков и Садек двинулись на вокзал. Пришла пора на время расстаться…

19… Сентябрь. Пакистан

Жара и горы…

Жара тягучая, липкая, стекала в долины с рыжих каменистых склонов гор, заполняя собой все, куда только проникал воздух. Ветерок, продувавший долину в местах, где к ней подступали желоба лощин, не приносил облегчения. Картрайту казалось, что его заставили дышать струей разогретого фена. С горечью он подумал, что скоро ему станут просто невмоготу дальние перелеты с резкой сменой часовых поясов и климатических зон. Тогда придется искать местечко попроще и оставлять дело, которое так любил.